Детство, опаленное войной: воспоминания Зайнаб Гильмановой из Нового Альметьево

Следующей участницей стала Чулпан Гильманова, уроженка села Новое Альметьево, которая поделилась трогательными воспоминаниями о детстве своей матери, опаленном войной.

Наша мама, Зайнаб Сагировна Гильманова, родилась в деревне Новое Альметьево в 1930 году.

Сейчас ей 94 года, она живет с нами в Набережных Челнах. Когда началась война, ей было всего 11 лет. Прошли десятилетия, но она до сих пор отчетливо помнит те годы. Ее воспоминания – не просто личная боль, а история целого поколения, затронувшая каждую семью. Хочется поделиться ее воспоминаниями и с нурлатцами.

…Лето в тот год было особенно красивым. Мы, дети, играли на улице, когда по деревне разнеслась весть, что немцы начали войну. Из-за детской наивности мы и не понимали, какое горе несет война. С этого дня у всех на устах было лишь одно: «Проклятая война, скорее бы закончилась». Почти каждый день мужчины уходили на фронт. Садились на лошадей, с гармошками, песнями уезжали, говоря, мол, не горюйте, скоро вернемся. Сельчане со слезами провожали их. «Большая дорога» шла через нашу деревню, поэтому и жители соседних сел проходили через нас.

Беда не обошла стороной и нашу семью. В августе 1941-го на войну забрали старшего брата Минахмета. Он работал на лесоповале в Бутаихинском лесничестве. Хотя расстояние было небольшим, но он даже попрощаться не успел. Лишь позвонил в сельсовет: «Передайте отцу, пусть завтра приедет на станцию Нурлат, мы поездом поедем». Когда отец прибыл на станцию, эшелон только что отправился. Отец очень горевал, что не смог ничего передать сыну. Встретиться с братом больше не было суждено: он в тот же год погиб под Харьковом.

Перед войной пришла весть о кончине второго брата, Ахметгарея, он умер во время операции в Комсомольске-на-Амуре. В том же году зимой на восьмилетнего Саитгарея упало прислоненное бревно. Родители на работе, мы, дети, видимо, и внимания не обратили, долго он лежал на снегу. Как только пережили горе, где взяли терпение, силы жить мама с папой, за год потерявшие троих сыновей.

Отец был верующим, окончил медресе в Старом Альметьеве. Когда вставал на молитвенный коврик, не мог читать намаз, рыдал, и все время смотрел в окно, на дорогу. Мама говорила: «Отойди от окна, они не вернутся. Ушли туда, откуда не возвращаются».

Ко всему этому добавились тяготы войны. В те годы горя было много. Мужчин не осталось, вся колхозная работа легла на плечи женщин, дедушек, бабушек, подростков, детей. Женщины сели на тракторы, комбайны, девушек и парней отправили рубить лес, копать траншеи.

Отца из-за возраста не взяли на фронт. Он в колхозе брался за любую трудную работу. Когда началась жатва, ему с соседом дядей Самерханом поручили возить зерно на элеватор в Нурлат. А они, мол, чем возить только на двух подводах, взяли еще двух лошадей, в помощники – сына соседа, Вагиза, и меня. Впереди – дядя Самерхан, за ним – Вагиз, следом – я, на четвертой лошади папа. Дорога дальняя, от нашей деревни до Нурлата 60 километров. С зарей отправлялись, ехали весь день, по пути к нам присоединялись и из соседних сел. В поле распрягали лошадей, давали им отдохнуть. Переночевать заезжали в Кар. Гору. 
Альметьевцы все время останавливались у одной бабушки. Детей она впускала в дом, а мужчины сторожили зерно. На следующее утро снова в путь, у элеватора образовывалась большая очередь, ведь со всех сел приезжали. Разгрузив мешки, возвращались обратно, по пути заезжали в какую-нибудь деревню переночевать. А приехав, взрослые начинали грузить зерно, потом снова в путь. Хорошо, если день погожий, потерпишь. Можно было и поспать. Что взять с детей, вожжи выпадали из рук и наматывались на колесо, дорога в ухабах, бывало, что и ось ломалась, и кнуты по пути терялись. Осенью распутица, целыми днями дожди, на нас одежда в заплатках. Наши папы мучились, в распутицу чего стоило подняться и спуститься с горы у Кар. Горы. Лошади скользили, телеги тонули в грязи, мы с Вагизом караулили лошадей: один – на горе, другой – внизу. Оставлять нельзя, в телегах зерно же. Среди таких, как мы, и женщины, и дети, все друг другу помогали.

Моя сестра Зайтуна, она старше меня на три года, и ее подруги трудились наряду со взрослыми колхозниками: и снопы вязали, и помощниками тракториста работали... В то время всем этим занимался каждый ребенок. Наша мама, Мякзюма, летом трудилась в поле, зимой – на овцеферме. Мы с сестрой помогали ей. На ферме холодно, овцы голодные, воду носили коромыслом и ведрами из проруби. Фермы стояли на высокой горе, казалось, подъем никогда не закончится, а надо было несколько раз сходить. Когда был бык, мама воду сама возила, мы только у проруби подавали ведра, мама наполняла бочку, вода плескалась, обливая одежду, лапти на ногах, холод пронизывал до костей, руки коченели. А уйти нельзя, надо помогать. Женщины, которые работали на ферме, из шерсти мертвых ягнят вязали носки, варежки для фронта. Задание же было, надо было и его выполнять. Война на каждом оставила отпечаток. Еды не было, одежды не было. И зимы тогда холодные были. Окна покрывались льдом, а топить печь дров нет. Люди ходили собирали ветки. Сколько людей от гибели спасли такие вот веточки. Насобираешь, разведешь огонь, поставишь суп варить: в кипящую воду бросишь, если есть, пару ложек муки. Радость, если имелась хотя бы мелкая картошка. Дома холодно, когда сидели, ждали родителей, мечтали, мол, вот бы кусочек хлеба поесть. Голод измучил людей, многие пухли, с котомкой ходили попрошайничали. Что было, тем и делились.

И для животных не было корма, сдирали камыш, которым покрывали крышу сарая. Все лето работая в колхозе, у людей не было времени заготовить сена. Кур закрывали под печкой. Когда приходили с работы, родители скотину заводили в дом греться, а если было совсем холодно, тогда и ночевать оставляли. Задания были на молоко, яйца, масло, самим ничего не оставалось. Особенно еды не оставалось к весне. Мы, дети, ходили в поле собирать набухшие колосья. Сколько детей тогда ими отравилось! И их-то спокойно нельзя было собирать, бригадир на лошади разгонял, собранные колосья отбирал, а мы со слезами шли домой. Ели гнилую картошку, в селе кончилась крапива, лебеда. Только они и спасли нас.

Наш дом стоял у «большой дороги». У нас был отец, поэтому путников отправляли на ночевку к нам. Он и сам всегда был в дороге, поэтому никого не отпускал, не напоив горячим чаем. А «большая дорога» никогда не пустовала. В сторону Нурлата гнали овец, коров, лошадей, возили зерно, а из Нурлата в телегах, на санях везли рваные окровавленные шинели, фуфайки, брюки, говорили, что их везут с фронта на ремонт. Мы хотя сами не были на войне, но горя хлебнули много, и народ терпел. И меры осторожности принимали. С наступлением темноты зажигать лампы нельзя было. Старики вечерами ходили по деревне и, если видели свет, стучали в окно, велели ворота запирать, посторонних не впускать. Война же, всякое может быть. Помню, рассказывали, что на поле около Билярска нашли немецкие парашюты.

Так прошло наше детство. Когда дошла весть о победе, деревня ожила. Если рассказывать, воспоминаний много. Тяжелыми были и послевоенные годы. Сердце сжимается, вспоминая их, поэтому наше поколение всегда боялось голода, войны. Сегодня у меня пожелание, чтобы не было войны, дети росли счастливыми, но не забывали историю».

Чулпан Гильманова, Новое Альметьево – Набережные Челны